Отец опять занят делами в конторе. На последней неделе жизни матери он провел каждый день в ее комнате. Он за рабочим столом против моего в Рилаенс Номер Три, двигает бровями и морщится при чтении квартального отчета.
Ты нагромождаешь зерна, сынок", сказал он, указывая на цифры, показывающие наш запас зерна больше, чем мы на это время нуждались. Отец никогда не удовлетворялся нашими мукомольными делами по причине неустойчивой цены на зерно.
Но с таким противоречием вряд ли можно было согласиться в послевоенные годы роста цен. Зимой 1947—48 года всякий, кто имел дело с товарами, соглашался лишь в одном, что только государственное ограничение удерживало цены зерна на одном уровне. Овес, ячмень, кукуруза, хлопковые семена, соевые бобы, на все эти продукты цены стояли месяцами на одном уровне, готовые во всякое время подняться вверх. Как только снимется ограничение, они сейчас пойдут вверх.
Мои расчеты отец заметил своим острым армянским глазом, когда рассматривал цифры. Его нахмуренность увеличивалась еще сильней, когда он заметил, что я закупил на сотни тысяч долларов зерна по теперешним ценам с доставкой на следующую осень.
Закончив такую сделку, я зажег фитиль бомбы.
ФРЕСНО. Имя это все время приходило мне на память при разных случаях.
Почему я должен думать о Фресно? Фресно был небольшим городком около трех сот километров на север от Лос Анжелоса, через который я проехал много раз. Но я никого не знал в этом городе и ни с кем не имел особых связей. Почему так неожиданно у меня на уме Фресно? Наше переживание с Бобом Смитом еще жалило нас, поэтому мы с Розой еще много не говорили и не имели планов на следующее лето. Некоторые советовали нам опять держать собрания в Ист Лос Анжелосе, и, казалось, что это была добрая мысль.
Вернувшись однажды вечером домой, я решил поговорить с Розой, которая укладывала в спальне маленького Стефана в его кроватку. "Дорогая", я сказал, "на пути домой целый вечер я не могу избавиться от названия одного города. Я не могу перестать думать о нем".
Роза, приподнявшись, посмотрела на меня. "Не вспоминай названия! Со мной происходит то же самое!" Она выключила свет, и мы тихонько вышли из комнаты. В коридоре она заговорила ко мне. "Фресно, не так ли?" "Да, Фресно".
Но чтобы определенно знать, где Бог хочет нас использовать, нам необходимо было разрешить следующий вопрос — как? У нас не было там связей и знакомства с местом.
Наконец через одного проповедника в Л. А я получил имя пастора церкви Божьих Собраний в Фресно. Я позвонил ему и расспросил его о возможностях устроить собрания следующим летом в их городе. На телефоне последовало долгое молчание. Наконец он сказал, что обратно позвонит мне и через несколько недель он и тридцать три Других пасторов были моими гостями на обеде бифштекса в Калифорнийской Гостинице в Фресно. Временем испытанный армянский метод кормить тело с душой выразился в доброй посещаемости, во всяком случае, не по причине энтузиазма в предприятии. Я никогда не наблюдал таких подозрительных лиц, которые смотрели на меня, когда я поднялся говорить.
Я рассказал о палаточных собраниях, которые мы устраивали в Лос Анжелосе семь летних сезонов, допуская, что тысячи людей познали Господа, благодаря этим собраниям. Наступила тишина. Недружелюбные взгляды. Наконец один проповедник поднялся на ноги и высказал то, что очевидно было на уме всех остальных: "Какая с этого польза, господин Шакариян? Что у вас позади всего этого в вашем рукаве?"
Прилив крови ударил мне в лицо, но я сумел удержать себя. Если какое основание для того, что они доверяли мне, полному незнакомцу? Я подумал о Бабе Смите и впервые почувствовал удовлетворение от пережитого с ним. Бог знал, что я был малосообразительный. Может быть Он хотел хорошенько натереть мне лицо и этим проучить меня. Пастор имеет право быть подозрительным, спрашивать вопросы, когда это касается благосостояния его народа.
И я перед этими тридцати тремя пасторами объяснил ход дела: я не был на содержании и покрывал все мои расходы, Здесь в Фресно расходы будут выше обыкновенных, так как нам с Розой придется поселиться и жить во все время этих собраний. После покрытия главных расходов — объявлений, разбивки палатки и других — остальные деньги, собранные во время собраний, будут обоюдной собственностью участвующих церквей. С другой стороны, если бы случился дефицит — я соглашаюсь покрыть недочет моими личными средствами.
"Какая мне с этого польза?" Я задал вопрос. Вынув из кармана Новый Завет я прочитал вслух стихи из Первого Послания Коринфянам 12 главы, которые приобрели для меня особое значение. "Друзья", сказал я, "я уверен, что Бог имеет для каждого из нас, Его служителей, дар, особое служение для созидания Его Царствия. Если мы его найдем и используем — мы будем наисчастливейшими людьми на земле. Если же мы упустим эту возможность, независимо, сколько добрых дел мы бы ни сделали, мы будем очень несчастными.
"Я счастлив", я продолжал. "Я нашел мое дело. Мой дар, дар вспоможения, как и сказано здесь. Мое призвание, помогать другим, делать то, что они наилучше могут делать. Я помогу вам собраться, найду помещение, помогу найти спикеров. Какая мне с этого польза — радость от применения моего таланта, который даровал мне Бог.
Я согнул мою левую руку и посмотрел в рукав пиджака. "Нет, ничего здесь нет" повторил я...
Последовал взрыв бурного смеха, который переменил настроение. Со всех концов помещения последовали советы для успеха собраний в Фресно. Один из них имел связь с местной радиостанцией, другой знал заведующего типографией. Осень будет лучшим временем для собраний, чем лето здесь в Фресно, сейчас же в октябре после сбора винограда. В центре города был огромный зал — Мемориальная Аудитория, которая может быть более удобной, чем палатка.
"Кажется, что следующих несколько месяцев мы будем весьма занятыми Демос", сказал Флойд Хавкинс, один из пасторов, прощаясь со мной у моего автомобиля. "Ты будешь много отсутствовать от твоей работы. Надеюсь, что твои коммерческие дела будут идти хорошо".
Я заверил его улыбкой. "Лучше быть не может, Флойд", я ответил ему. "Лучше быть не может". Я снял не меблированный деревянный дом на улице Г, всего пять кварталов от Мемориял Аудитории в Фресно. Мебель не составляла для меня трудностей. Когда пришло время, я нагрузил один из наших больших дизельных грузовиков вещами, которые были нам необходимы, как стулья, столы, кровати — и, как Роза напомнила мне, "прачечную машину". "Я не справлюсь с пеленками без машины".
Дом был весьма просторным, так что многие проповедники жили с нами, как когда-то в Довней. На этот раз мы имели нового проповедника каждую неделю. Мы согласились держать собрания пять недель. Обычно мы приезжали с Розой на одну неделю раньше и после собраний на дней десять хватало работы, чтобы привести все в порядок. Мы решили, что нашей девятилетней Гери не составит никаких трудностей посещать в это время школу в Фресно, но для Ричарда, который был в восьмом классе, лучше не пропускать его регулярных классов на месте. Без слов, для нас это было очень удовлетворяющее разрешение вопроса, за исключением того, что сделать с отцом, которого мы не могли оставить одного. По смерти матери отец переживал такое сильное одиночество, что, как говориться, его можно было тронуть пальцами. Так мы и решили, что Ричард останется с дедушкой, и что оба они в конце недели будут приезжать к нам.
Окончательное благословение нашего проекта выразилось в том, что практическая медсестра, Ньюман, которая заботилась о наших детях, когда они приходили из госпиталя домой, поедет с нами и таким образом даст возможность для Розы играть на пианино в собраниях.
И с полным сознанием, что Бог руководил нами в составлении этой программы, я заехал в понедельник утром в октябре в мельницу, чтобы сделать последние решения перед выездом в Фресно. К моему удивлению наш бухгалтер Маурис Брунах стоял у передней двери. Его лицо было такой же мучной мелкой пыли, которая покрывала все остальное в мельнице.
"Так и случилось, Демос". В своих руках он держал бумаги.
"Что случилось?"
"Ограничения на цены. Торговля товарами открылась сегодня утром в Чикаго без ограничений".
"Прекрасно, Маурис! Мы этого..." Выражение лица Мауриса меня остановило. Я тихо последовал за ним в контору и присел — и хорошо, что я сел. 
"Я не думаю, что это хорошо, Демос". "Ты думаешь, что цены не сменились?" "Верю, они сменились. Они упали. Он сверился в бумагах, которые держал в руках. На нашей теперешней закупке мы потеряли 10,500 долларов. Но поставка зерна к нам поступает ежедневно, и у нас нет места для хранения такого количества зерна. Мы вынуждены продавать зерно и это все будет стоить нам деньги".
Я взял бумаги из рук Мауриса. Правила на торговой бирже разрешают понижение цены на каждой сессии. Через несколько минут после открытия биржи, я видел как цены на зерно пали на максимальный уровень. А мы заплатили высокую цену, когда закупили зерно несколько месяцев тому назад. "На этом еще не конец с падением цен, Демос, Если цены на бирже будут падать, это погубит нас..."
Ошеломленный я вышел из мельницы. Трудно было себе представить случившееся. Но оно случилось. Даже когда я садился в мой автомобиль, новый вагон зерна подгонялся на запасной путь. С печалью, я посчитал, сколько долларов стоит мне этот вагон зерна.
На следующее утро, во вторник, я погрузил прачечную машину и немного мебели в грузовую машину и отправил в Фресно. Когда я вошел в дом, раздался телефонный звонок.
Маурис Брунах. "Опять все пошло своей дорогой, сказал он. Когда открылась на бирже торговля в Чикаго, цены на зерно снова непредвиденно пали на самый низкий уровень, допускаемый на бирже. Менее чем в один час мы опять потеряли больше чем 10,000 долларов".
"Жаль, что все так случилось перед кампанией в Фресно", продолжал Маурис. "Я знаю, какое значение имела бы для тебя эта кампания!"
"Имела бы?"
"А теперь вряд ли ты сможешь уехать! Демос... ты слышишь меня?"
Да, я слушал, но мой ум ушел на три с половиной года назад к одному обещанию. Божье дело должно быть на первом месте. Прежде семьи. Прежде молочной. Прежде всего другого в этом мире.
"Я должен ехать, Маурис", ответил я. "Смотри, здесь в падении этих цен какая то подделка. Они должны выровняться. Мы будем держать связь на телефоне".
Всю дорогу в Фресно какой-то негромкий голос все время твердил мне с визгом колес: "Ты разоришься. Ты потеряешь мельницу. Ты разоришься...» Я приготовлял кроватку для Стефана в доме на улице Г поздно после обеда, когда раздался тихий плач в кухне, где Роза и госпожа Ньюман складывали тарелки.
"Мои часы!" Вскрикнула Роза, стоя на лестнице: я не имею их на моей руке!"
Я второпях вошел в кухню и посмотрел на нее, припоминая тот вечер, когда я зашел в дом Габрилеянов и помог замкнуть часы на руке Розы. "Ты уверена, что имела их на руке! Я припоминаю, что смотрела на них, когда вышла из машины".
Мы перевернули кухню вверх дном. Я даже сходил к машине, искал на тротуаре между машиной и домом. Роза припомнила, что занималась распаковкой некоторых вещей в комнате Гери. Но прежде чем мы начали поиски там, нас обоих позвала госпожа Ньюман в комнату Стефана, где она надевала на него ночную рубашку. "Троньте его голову", сказала она. "Он целый день не свой, нервничал всю дорогу в автомобиле. Я померяю температуру". Мы трое тихо стояли в небольшой незнакомой комнате, когда она подняла термометр к свету синего цвета лампы. Ее глаза широко открылись. "Сто четыре с половиной..." Один из пасторов в Фресно дал мне имя доктора, но когда он приехал, он только мог подтвердить высоту температуры, которую определила госпожа Ньюман и советовал продолжать вытирания алкоголем, что она уже начала…
Вытирание губкой, холодный компресс, аспирин, ничто не понижало горячки. К утру глаза Стефана были стеклянными, его кожа, при прикосновении, казалась сухой. Врач посетил опять и написал несколько рецептов. Я упрашивал Розу прилечь и отдохнуть, но она вряд ли услыхала меня.
Когда к вечеру положение Стефана не улучшилось, я позвонил домой, чтобы отец и церковь молились и узнал, что на бирже с зерном произошла новая катастрофа. Усталая Роза, наконец, уснула, а мы вместе с госпожой Ньюман поочередно дежурили у колыбели.
Во вторник утром мы начали собрание планирования с распорядителями мест и советниками, но я не мог думать о том, чем мы были заняты. Я постоянно выходил к телефону и звонил на квартиру на улице Г, чтобы слышать: "Нет перемены". "Он в горячке". "Он не может глотать".
В продолжение трех дней не последовало улучшения. Нам жалко было смотреть на такого живого, маленького мальчика, который теперь так тихо лежал, вздрагивая грудью, чтобы схватить воздуха. Роза и госпожа Ньюман целыми часами стояли у колыбели и ложечкой поили его, освежая его высохшие маленькие уста.
Мысль о мельнице совершенно вышла из моей головы, когда после полудня в пятницу Маурис Врунах позвонил мне и сказал, что за всю неделю мы потеряли 50,000 долларов. Пришла суббота. Собрания были назначены на следующий день, а положение Стефана не улучшалось. Местный магазин подарил нам светло синий ковер, чтобы покрыть переднюю часть аудитории перед платформой, размером 15 метров на 100. В субботу я пришел, чтобы распорядится его укладкой.
Внезапно я почувствовал, что если я не уклонюсь в сторону, то я буду плакать.
"Вы не нуждаетесь во мне", пробормотал я человеку из Джозефин Мебельного магазина. Я быстро прошел к машине, сел и начал ехать. Я проехал городом в Сан Джа-аквин долину. В виноградниках желто-коричневые листья виноградных лоз печально шелестели, касаясь столбиков, продуваемые октябрьским ветерком.
"Господь Иисус, Ты Лоза. Мы только прутики и веточки. Без Тебя мы не можем делать ничего. На этой неделе я сделал меньше, чем ничего. Потому ли это, что Ты не участвуешь в этой кампании? Начал ли я все это дело без Тебя?"
Когда я говорил это, я уже услышал голос, отвечающий мне. Внутренний голос, но такой ясный, как если бы я услыхал моими ушами.
Демос, оставь эту кампанию в Фресно. Тебе следует вернуться в Лос Анжелос и заняться необходимым досмотром твоего ребенка и коммерции. Ты причиняешь бесславие Моему имени болезнью мальчика и торговыми потерями.
Я съехал с дороги на сторону и выключил мотор дрожащими руками. Даже среди страха и тревоги я не ожидал такого ответа. Выходит, что все воодушевление, все отвеченные молитвы, были как бы только в моем воображении.
Но... что мне делать теперь? Определенно, уже слишком поздно, чтобы задержать дело, которое продвинулось так далеко.
Здесь только твоя гордость, Демос. Ты боишься быть высмеянным.
Наконец я завел машину, и приехал обратно к дому на улице Г.. Температура Стефана все еще была 104 градуса. Госпожа Ньюман сообщила мне, что приехал Вили Адаме, наш руководитель пения из Лос Анжелоса и ушел посмотреть аудиторию. Роза отдыхала в комнате Гери. Впервые я осознал мою изнуренность. Я прилег, чтобы заснуть, но сна не было.
Ты должен оставить эту кампанию. Тебе следует вернуться в Лос Анжелос.
Всю ночь я беспокойно метался на постели. Я слышал тяжелый, сухой кашель Стефана. Я слыхал приход Били Адамса. Я слышал, как Роза приготовляла холодный компресс на кухне.
Твоя гордость... твоя гордость...
На дворе уже светлело. Стефан начал плакать слабеньким, невыразительным, маленьким хныканьем. Вряд ли Бог начнет карать маленькое дитя, чтобы научить меня смирению. Но обвинительный голос продолжался.
Оставь кампанию. Вернись в Лос Анжелос. Ты разоришься...
Я сидел в кровати так прямо, как удар грома. Я распознал голос. Это был тот же самый голос, который шептал мне на пути во вторник, когда мы ехали в Фресно. И опять вчера в винограднике. Страх. Сомненье. Замешательство. Пренебрежение собой. Все эти явления не были признаками Божьего присутствия. Они были инструментом великого обманщика.
И так, как он против этих собраний, так Бог за то, чтобы они начались и продолжались. "Роза! Били!"
Я бросился в переднюю комнату, где Роза прохаживалась со Стефаном. Били Адамс вышел из кухни с кофейником ,только что сваренного кофе.
"Это был сам сатана", я сказал им. "Сатана пробовал сорвать все наши планы. Бог желает, чтобы мы проводили эти собрания!"
Били поставил кофейник на стеклом покрытый стол. "Были ли у тебя сомнения, Демос?" 
И такая была тонкая и разрушительная атака сатаны, что я должен признаться, что начал сомневаться.
"Но больше этого не будет!" "Мы после обеда пойдем в собрание, и будем славить Бога и мы посмеемся в лицо сатаны".
И так мы сделали, проявляя Божью победу, как будто бы ничего и не случилось. Всю дорогу, пять кварталов расстояния к аудитории. Роза печалилась, что нужно было расстаться со Стефаном, но мы напомнили один другому, что с госпожой Ньюман он был в наилучших руках.
Когда же высокий занавес в аудитории раздвинулся, и Роза у пианино ударила первый аккорды радостного вступительного гимна, который наполнил весь городской зал, вряд ли, кто мог подумать, что у нее были переживания. Затем Били подошел к микрофону и попросил всю церковь встать на ноги для молитвы и просить Бога об исцелении Стефана. Мы все молились, пели и славили Бога. Так сильно было присутствие Духа в собрании, что когда мы вернулись домой на ужин перед вечерним собранием, мы все ожидали, что Стефан, ковыляя, встретит нас у двери.
Но, пока не было перемены. Госпожа Ньюман меняла его вспотевшие ночные рубашки, а Гери постилала свежие простыни в кроватке.
Не было перемены и в полночь, когда мы вернулись с вечернего собрания. Высокая, как и прежде, температура и тусклые, невыразительные глаза.
Все же, все же, что-то особое случилось в этом небольшом деревянном доме. Первый раз после нашего приезда я уснул, как только моя голова коснулась подушки.
Утром меня разбудила госпожа Ньюман, постучав в мою дверь. "Горячки больше нет! Температура нормальная! Придите, посмотрите!"
Все мы: госпожа Ньюман, Роза, Гери и я сгустились возле кроватки. Стефан спокойно лежал на боку, бледный, с усталым видом, но его большие коричневые глаза сияли прежним блеском.
"Хочу пряника", сказал он.
Когда мы ушли на послеобеденное собрание, он уже сидел и заканчивал кушать целую коробку пряников. На следующее утро не было и признаков, что он был болен. Во время этой болезни мы мало думали о нашем коммерческом кризисе, еще меньше о потерянных Розой часах. "А теперь", сказала Роза, "уже среда и я пойду опять искать мои часы. Нам следовало бы знать с самого начала, кто был позади всех этих неприятностей, Демос. Это он — сатана сыграл над нами свои злые шутки.
Мы все занялись поисками часов, обыскивая всякий ящик, чуланчик, карманы, закладки в одежде. Часов нет.
Не было и новостей приятных из мельницы. Падение цен на зерно не было случайностью, а всеобщим упадком цен на товары по всей стране. Каждый день наша мельница теряла тысячи долларов.
Когда отец з Ричардом в конце недели приехали к нам, он был весьма озабочен. "Мы не можем так дальше продолжать, Демос. Если пойдет так еще несколько недель, как в прошлую неделю, мы потеряем все наше предприятие".
В субботу утром мы с отцом и Ричардом ехали на районную выставку в Фресно. Для молочника нет большего удовольствия, как любоваться хорошими коровами.
Я рассчитывал, что это поможет отцу забыть наши финансовые потери хоть на некоторое время.
Время прошло очень скоро, и нам нужно было торопиться на послеобеденное собрание. У выхода с выставки Ричард остановился, очарованный человеком, продающим маленьких зеленых ящериц по одному доллару за штуку. "Папа, купи мне одну..."
"Не будь глупым, сынок! Ты хочешь перепугать маму, этой слизкой ящерицей в доме".
"Пожалуйста, папа! Пожалуйста! Они не слизкие!" Он поднял одну из этих тварей и нежно погладил ее пальцем" "Пожалуйста, папа!"
Я с удивлением посмотрел на Ричарда. Он никогда раньше не настаивал на своем. Я еще больше был удивлен, когда отец вынул из кармана доллар и дал ему.
"Пусть мальчик имеет ящерицу", он побранил меня. Я со вздохом сел в машину. Отец никогда не был таким сочувственным, когда я был мальчиком. На улице Г я обратился к Ричарду. "Теперь, Ричард, ты должен отпустить это существо в траву. Я не хочу в доме слышать визжащих женщин".
"Окей, папа, но я только хочу показать ее для Гери. Скажи ей, чтобы она вышла!"
Но к моему ужасу вышла госпожа Ньюман. Она заглянула в руки Ричарда и приятно улыбнулась "хамельон", вскрикнула она. "О, какое красивенькое существо! 
Мы сейчас найдем коробочку, в которой будем держать его". Она быстро направилась к куче отбросов, которые имелись быть подобранными в субботу после обеда.
Хамельон. Вот что это. Госпожа Ньюман рылась, в поисках коробки. "Эта слишком большая. Нет, нам нужна с высокими боками! А эта вот как раз то, что нам нужно".
Она подняла крышку с коробки, в которых упаковываются ботинки. Эту коробку через час увезла бы грузовая машина на свалку. На дне коробки лежали бриллиантовые часы.
Так что в этот день вся семья, кроме одной весьма популярной ящерицы, еще приобрели познание того, что Бог вникает во все детали нашей жизни. Наши собрания проходили с великим успехом уже третью неделю. Толпы росли с каждым днем, и чудеса совершались на синем ковре в каждом собрании. Я начал думать о том, не угодно ли будет Господу выручить наше распадающееся мукомольное дело. Неприбыльная мельница была для Него не больше потерянных, но найденных часов. Мы продолжали платить прошлогодние высокие цены за зерно, и каждый день вынуждены были продавать за низкие цены. Время шло, а перемен к лучшему не было, наоборот — становилось хуже. Настало странное время. Каждого дня в наших поучительных собраниях сотни новообращенных христиан были наставлены в их новой вере. Каждый вечер новые сотни выходили наперед, отдавали свою жизнь Христу, исцелялись или получали крещение Духом. И каждое утро я проводил время на телефоне с нашим торговым представителем и покупателями, теряя тысячи долларов.
Мне припомнилось наше первое палаточное собрание на Гудрич бульваре, где евангелизация была успешной, а мое коммерческое предприятие химического удобрения провалилось. "Господи, если Ты говоришь мне, что люди в Фресно более важны, чем моя кормовая мельница, с Тобой не буду спорить. Только, как было бы хорошо, если бы Ты сказал мне это перед там, как я закупил зерно".
Я сидел в кухне в доме на улице Г.. Было красивое позднее октябрьское утро. Все другие были заняты своими делами вне дома. В этой домашней тишине, лишь с гуденьем холодильника для компании, как будто я слышу голос, который очень нежно напоминает мне:
Я говорил тебе, Демос.
Я переменил мое положение, сидя на твердом деревянном стуле. Верно ли это? Предупреждал ли меня Бог от начала через моего отца в этом случае?
В особенности в случае с мельницей... Слышал ли ясно от Бога, что это был Его план для семьи Шакариянов? Или это была лишь моя светлая идея? Часть логики, часть зависти, немножко желания создать империю, человеком, которого Бог уже благословил обилием. Теперь, когда впервые я сознательно и определенно спросил Бога о моих мукомольных делах, я услышал очень громко и ясно:
Это не для тебя, Демос. Спекулятивная коммерция требует всего времени и Я никогда не дам тебе полного времени для коммерческих дел.
Я сейчас же склонил мои колени у этого деревянного стула. "Господь Иисус, прости мне, что я забежал впереди Тебя в торговлю, которую Ты мне никогда не поручал. Где-то, Господи, есть человек, который может прибыльно повести это дело. Пошли его нам, Господь и Господь..." Я посмотрел вокруг себя с сознанием вины, но вокруг не было никого и было бесполезно таить от Бога, что было в моем сердце, так как Он знает каждый уголок сердца.
"Господи, пусть этот покупатель предложит нам хорошую цену".
Я ожидал, что отцу понравится мысль продать мельницу. Но когда я сказал ему об этом на следующей неделе, он только покачал головой. "Где ты найдешь покупателя в такое время? Никто не купит предприятие, связанное с зерном. Мельница теперь теряет свою стоимость с каждым днем. Остается лишь ожидать банкротства и некоторого сбережения на податях".
"Мельница будет продана, отец". Я сказал это, чтобы поддержать настроение отца. "И мы возьмем хорошую цену".
Третья неделя собраний закончилась в воскресенье в Фресно при переполненном помещении. Вильям Вранам был проповедником на эту неделю. Когда пятилетняя глухонемая двойня получила исцеление (внезапно начала слышать и говорить между собою звуками без значения, так как они никогда не слышали настоящей речи), все собрание взорвалось от радости, которую мы никогда раньше не наблюдали.
На четвертой неделе в среду утром отец позвонил мне из Лос Анжелоса. 
"Демос", сказал он, "ты может быть не поверишь, но мне только что позвонил Адольф Вейнберг. Он хочет купить наше мукомольное предприятие".
Вейнберг, подобно нам, был южно Калифорнийским фермером. Он был религиозным евреем, который был необыкновенно пробужден в три часа утра голосом, который он признает Божьим.
Адольф, рассказал господин Вейнберг, что голос обратился ко мне. Я хочу, чтобы ты позвонил Исааку и предложил ему купить его мельницу.
Покоряясь, он позвонил отцу. Он желал немедленной встречи и условий продажи.
"Я не могу себе представить" повторял отец. "Теперь, в это время! Как он даже мог знать, что мы хотим продать? Говорил ли ты кому другому, кроме меня?"
"Нет, отец".
"Никому", добивался отец. Он готов немедленно приступить к делу. Как скоро ты можешь приехать?"
"Отец, ты знаешь, что я не могу этого сделать теперь".
"Ради Бога, почему ты не можешь приехать?"
"Потому, что еще остается две недели собраний, кроме времени для приведения в порядок остальных дел".
"Но собрания несколько дней могут проходить без тебя! Разве для тебя так необходимо все время быть там?"
"Не ради собраний, но ради меня. Бог меня здесь чему-то учит. Отец, с тех пор, как начались собрания, нечто особое происходит здесь. По каким то причинам для меня это является испытанием, более, чем я когда переживал прежде. Кто должен быть первым? Бог спрашивает меня этот вопрос, отец и я хочу дать Богу правильный ответ".
"А если Вейнберг передумает?"
"Если он покупатель от Бога, то он не передумает".
В течение последующих десяти дней, каждого дня звонил Адольф Вейнберг отцу. Для него было непонятным, что могло задерживать его, покупателя с наличным капиталом в руках, когда наши товары в силосах падали каждый день. Мне тоже это не было ясным. Я лишь знал, что Божье место для меня было здесь в Фресно.
Наконец наступил последний день пятинедельной кампании. Послеобеденное собрание было назначено на половину третьего. В полпервого все места в аудитории, вмещающей 3,500 человек, уже были заняты. В два часа 1,500 человек стояли у стен, сотни толпились на улице. В пять часов собрание должно закончиться, но дух хваления в громадной аудитории был так силен, что я не мог закончить собрания, если бы и хотел.
Шесть часов. Семь. А ни одна душа не вышла из собрания. Преобладающее большинство присутствующих были здесь еще до обеда, но никто не хотел идти на обед, опасаясь, что вернувши, не смогут войти в помещение.
Программу вечернего собрания мы вынуждены были переменить, после того, как Дух занял руководство собранием. Келсо Гловер был спикером на этой окончательной неделе, но в этот вечер мы совершенно потеряли контроль собранием.
"Было нечто, подобное воде", сказал он мне. Сила текла по ковру, подобно воде. Когда я подошел к тому месту, мне казалось, что я по колена бреду в воде".
Люди начинали выходить наперед и исцелялись на пути в проходах. Молодой человек приехал на собрание со страшной болью поврежденного глаза. День перед этим он пахал землю между персиковыми деревьями. Выхлопной трубой трактора он задел бельевую веревку, которая, натянувши, порвалась, и ударила его по левому глазу. Доктор наложил на глаз большой бандаж, но не сказал ничего обещающего — будет ли он видеть на этот глаз или нет.
Ока Татам вышел наперед, как он сказал нам позже, почти падая в обморок от боли. Как только рука Келсо Гловера коснулась его головы, боль моментально прекратилась, и сильная уверенность в исцелении ободрила его.
Перед 5,000 толпой Татам начал разворачивать повязку. Один за другим круги повязки спадали с его головы, пока не появился бугорок белого бинта у его ног. Внутренний бандаж был прикреплен клейким бинтом. Он сорвал его.
Два здоровых голубых глаза уверенно смотрели, то на Келсо Гловера, то на меня. Не было царапин, не было синяков. Его левый глаз даже не был залит кровью.
Была полночь, когда это необыкновенное собрание пришло к концу. Оно продолжалось одиннадцать часов с половиною. Возвращаясь домой на улицу Г я чувствовал себя свежее, чем утром перед собранием и Роза и Др. Гловер сказали то же самое. Я чувствовал внутреннее удовлетворение, как тот, который в рукопашном бою видеть своего врага бегущим. Опять мне припомнились слова Др. Чарлза Прайса:
"Мы участвуем в битве, Демос".
Может быть, размер победы и жестокость битвы неодинаковы. Может быть, враг борется более ожесточенно, где ему угрожает большая опасность...
Нам теперь оставалось только связать финансовые концы, начать воспитательную программу и закрыть дом. Вейнберг продолжал звонить по телефону.
"Я приеду домой в понедельник, господин Вейнберг, ответил я. Вы должны быть довольны, что не раньше. В каждый день ожидания цены падают ниже".
"Я предлагаю вам половину миллиона долларов наличными за предприятие, которое терпит убытки, а вы продолжаете задерживать. Я не вполне понимаю вашего мышления Шакариян".
"В понедельник после обеда", я дал мое слово. И в понедельник в два часа дня отец, Адольф Вейнберг и я начали торговый разговор сложной передачи мельницы, элеваторов и другого имущества. В конце первого заседания мы разошлись на 25,000 долларов.
"Это мое окончательное предложение", сказал Адольф Вейнберг. Я не могу пойти выше".
Я посмотрел через стол на отца и он отрицательно кивнул головой, не соглашается.
"И это наше последнее слово тоже, господин Вейнберг".
Переговоры зашли в тупик. Мы так думали. На следующе утро в 6 часов утра позвонил телефон.
"Шакариян? Вейнберг. Согласны ли вы прийти ко мне на завтрак?"
Мы с отцом отправились к Вейнбергу на дом. За завтраком омлета он сказал нам, что Бог пробудил его опять посреди ночи и на этот раз с инструкцией: Позвони завтра утром Шакариянам и дай им просимую ими цену.
"Так вот мы здесь опять", сказал Адольф Вейнберг. Ваш покупатель. По вашей цене. Дайте мне вашу руку Исаак и Демос. Я хочу спокойно спать опять целыми ночами".
И так Господь провел нас через самое трудное время в нашей жизни. Когда сатана атаковал нас, Господь позаботился, чтобы нам не потерпеть, большой потери. Стефан вышел из своей болезни без повреждений. И Бог освободил нас от коммерческого дела, которое не было предназначено для нас. Под управлением Вейнберга мельница стала прибыльной.
У меня было сильное убеждение, что Бог допустил все эти переживания, как средство приготовления к новой работе, которую Он мне приготовлял. Что будет представлять из себя эта работа, я не имел представления. Но, без сомнения, работа эта будет сложной, если судить по приготовлению, которое я только что закончил и оно, без слов, было суровым.