Декабрь 1941 года. Соединенные Штаты вступили в войну. После атаки на Перл Харбор, Лос-Анжелес в одну ночь стал круглосуточным центром оборонной активности. Целыми днями автострады были забиты оливково-зелеными, военными грузовиками. По ночам город спешил производить свою работу в темноте, а мы перед рассветом доили наших коров при закрытых окнах. Небольшая Северо-Американская самолетная фабрика около нас в Довней выросла в громадную фабрику, огороженную колючей проволокой, куда въезжали и выезжали легковые и грузовые машины круглые сутки. К ужасу Розы и к великому удовольствию нашего семилетнего Ричарда, фабрика межевалась почти с нашим двором.
Так как молочное предприятие считалось необходимой индустрией, молочники не призывались в армию. Но очень скоро многие из наших рабочих и поставщиков очутились на военной службе или работали в фабриках на оборону. Я разделял мое время между загоном телят и коров, так как здесь у нас не хватало рабочих рук. Я также уделял время для различных комитетов по рационам горючего, зерна, шин, частей для грузовых машин, без чего мы не могли существовать.
Самым трудным в это время был уход за животными и забота о их здоровье, так как не хватало медикаментов и не всегда была хорошей вентиляция. Мы с отцом всегда применяли сначала молитву, когда болезнь угрожала животным и часто это была наша первая и единственная защита.
Все эти военные годы мы с Розой были попечителями летних палаточных собраний, по программе, которую мы разработали в Восточном Лос-Анжелесе. Нашей заботой было найти одаренных спикеров и включить их в труд с нашими дарованиями; найти церкви и объединить их для труда; заарендовать оборудование и разработать детали. Затем, после покрытия главных расходов, вложить оставшиеся средства от сборов в банк на имя церквей, чтобы закончив наши собрания, не закончить нашего сотрудничества.
В нашей церкви некоторые из старейшин все еще рассуждали вслух о том, какая нам польза от этой "постоянной беготни". Но когда Флоренс вышла вперед без малейшего прихрамывания в июле 1942 года и спела славный гимн перед началом собрания, мы с Розой знали, что все старания в нашей жизни не могут выразить в достаточной мере нашей благодарности Богу.
Особым источником радости в те годы было укрепление нашей дружбы с Чарлзом Прайсом. Я любил слушать его красноречивые проповеди, которые он в особом стиле усовершенствовал под руководством Вильяма Дженингса Браяна. Но еще приятнее было наше личное общение. Почти каждую неделю с 1941 по 1946 год он посещал нас в Довней и мы встречались в его любимом итальянском ресторане. Мы обычно усаживались в задней комнате и проводили полдня, слушая самого мудрого человека, которого я, когда либо знал.
"Др. Прайс, - спросил я в одно время, - Наверно то, чем вы заняты, есть самое прекрасное в мире. Видеть тысячи людей, захваченных вашим словом, обращающихся к Господу, исцеляющихся и чувствующих силу Божью, действующую через вас!"
Др. Прайс перестал накручивать спагетти на свою вилку и, поморщившись, посмотрел на меня.
"Нет, оно не так", наконец сказал он. "Все это... похоже на войну". Он провел рукой по комнате. Только в комнате мы не были военными.
"Где солдаты полагают свою жизнь. На первой линии фронта, там, где они ближе к врагу. Демос, то же самое и в евангелизации. Это война, такая же смертельная, как та на Гвадалканале. Проповедник, который атакует врага на его территории, находится под обстрелом. Он иногда терпит ранение, Демос. Некоторые из нас теряют жизнь".
Он улыбнулся улыбкой, присущей его характеру. "Иногда люди пробуют сделать мне комплимент, сказать мне о моем красноречии. Для меня это не имеет особого значения. А вот вчера вечером женщина сказала мне, что ее семья молится о мне каждый день. Демос, вот это замечательная вещь, которую всякий проповедник хотел бы слышать".
Я кивнул головой в знак согласия, под впечатлением его искренности. Но всей реальности того, о чем он говорил в эти сороковые годы, я совершенно не понимал.
Случилось это почти незаметным, благодаря военному времени, бюрократии и недостаткам. Первоначальные три коровы моего отца превратились в три тысячи коров, и мы стали наибольшим независимым молочным предприятием в мире.
Вместе с этим у нас было наибольше приватных неприятностей, так я думаю, проводя часами время на телефоне в поисках то бутылок для молока, то цемента для починки пола в коровниках. Даже приобретение в достаточной мере фуража для такой численности животных становилось трудным с каждым днем. В поисках сена я вынужден был объезжать всю Имперскую долину.
Немалая часть моей дороги проходила через пустыню. Горячие июльские дни сменялись на весьма жаркие дни в августе. В 1943 году большая перемена произошла и с дорогой, которая однажды была здесь заброшенной и безлюдной. Там, где стояло несколько, обожженных солнцем, домиков на моем последнем посещении, теперь стояло целое поселение палаток. Движение по дороге за военными грузовиками было очень медленным. И так было на всем пути. Финиковые фермы и пыльные поселения рвались по швам от присутствия военных. Никто ничего не говорил и мало знал о происходившем, но было ясно, что где-то на поверхности нашей бедной земли готовилась пустынная военная кампания.
Вернувшись с такой поездки домой, я говорил с Розой. "Так много молодых людей и все они скучают в невыносимой жаре".
Городок Индио, на расстоянии сорока километров на восток от Пальм Спрингс, был особенно в моих мыслях. Улицы этого города были переполнены солдатами, свободными от исполнения служебных обязанностей, так что с трудом можно было пройти городом. Сидя в автомобиле, при медленном движении через город, я видел их группами у трех или четырех ресторанов и одного на весь город театра. Они укрывались где-нибудь в тени при 49 градусной температуре. У них не было никакого занятия и не было куда идти.
И я подумал: А если бы начать здесь палаточные собрания!
"Больше собраний, Демос", спросил меня мой отец. Мы с Розой только что закончили поддержку шестинедельных пробудительных собраний в Оранжевом районе.
Роза так же имела свои опасения. "Демос, ты работаешь по шестнадцать часов в сутки в молочном деле. Во время пробудительных собраний ты почти не ложился спать. Что доброго ты делаешь, убивая себя?"
"Роза, а если эта мысль приходит от Бога, а не от меня?" Она посмотрела на меня, оторвав свой взгляд от детского костюмчика, который гладила. "Если так, то сделаем и это".
Я быстро поднялся с дивана и сказал, что я немедленно позвоню Др. Чарлзу Прайсу. Хотя он весьма занятый наперед, но, может быть, у него найдется свободной неделька или две.
Роза подняла другой костюмчик Гери с кучи покропленного белья. Она никогда не говорила много, разве только она имела что-то сказать мне. "Роза".
Молчание.
"Что-нибудь не так?"
"Демос, любя и уважая Др. Прайса, я чувствую, что он не подходит говорить к солдатам. Нам нужен кто-нибудь помоложе, кто-нибудь... я не знаю кто. Кто-нибудь, кто может играть на гитаре".
Мне казалось, что Роза ошибалась. "Посмотри на толпы народа, которые Др. Прайс привлекает", я заметил. "Посмотри на исцеления, которые происходят. Видишь, как случилось с Флоренс".
Роза опять молчала. Я сейчас же позвонил Др. Прайсу, забыв наш первый урок, которому мы научились, когда начали собрания в Линкольн Парке, а именно: что мы согласились с Розой вместе искать и определять волю Божью.
Др. Прайс весьма сочувственно отнесся к положению солдат в пустыне и сказал, что он постарается реорганизовать программу своих обязанностей. И он это сделал. Требования увеличить нашу меру поставки молока занимали теперь большую часть моего времени. Скоро после этого Др. Прайс заболел, а у меня были трудности чтобы найти ответственного человека среди военных, чтобы получить разрешение для устройства этих собраний. Врач запретил Др. Прайсу временно продолжать его служение и мой интерес к этим собраниям тоже прошел. Я чувствовал, что упустил Божью возможность и Божьего мужа для такого особого и важного служения. Я еще сделал несколько нерешительных попыток найти кого-нибудь провести эти собрания, и опять с этого ничего не вышло. Газеты той осени были переполнены сведениями с фронтов. Американские потери были весьма велики. Со всякими новыми сообщениями, весьма мучительные вопросы тревожили меня. Сколько этих молодых людей, которых я встречал здесь в этой Калифорнийской пустыне, были в числе погибших? Сколько из них могли бы прийти на собрания в Иидио? Сколько из них могли бы познать правду, которая разрешила бы для них все?
Затем наступила новая тревога. По всей южной Калифорнии в молочном деле создался кризис. Не хватало ветеринаров. Многие из них ушли на военную службу и среди коров стал распространяться туберкулез. Ежемесячно штатные и районные власти из отдела здравоохранения приезжали проверять наши стада. Всех коров инокулировали в гладкое, безволосое место в корне хвоста. Если в течение трех дней после укола кожа оставалась гладкой, то животное считалось здоровым. А если на том месте подымался бугорок, размером в стиральную резинку на карандаше, то корова ставилась в разряд "противодействующих", а если получался меньший бугорок, то она считалась "подозреваемой". Когда случай с противодействующими и подозреваемыми коровами достигал известного уровня, все животные, по закону, больные и здоровые, подлежали уничтожению.
Несколько стад в соседнем районе уже были уничтожены, когда первая из наших коров показала эти признаки болезни. Мы с отцом весьма усердно молились об этом Богу. Наш девятилетний Ричард так же молился, когда приходил в коровник помогать нам после школьных занятий. Проблема эта обнаружилась в Рилаенс Номер Три, в нашем образцовом коровнике. Около одной сотни коров, после испытаний, были признаны противодействующими и около двух сот подозреваемыми. Если бы к следующему приезду эти цифры увеличились, казалось, что уничтожение одной тысячи коров было бы неизбежным.
В день, когда мы получили это известие, мы с отцом были в коровнике номер три. Мы задерживались на некоторое время после дойки коров, сидя безутешно около наших рабочих столов. Мы не слышали, чтобы стада, достигшие такого состояния болезни, не были уничтожены.
Для ободрения всех отец включил в коровнике ночную программу по радио из Лос Анжелоского Храма. В наполненную мрачным унынием комнату зазвучали слова Др. Келсо Гловера. В эту ночь Др. Гловер говорил о Божьей силе исцелять всякую болезнь. Мы встретились взглядами с отцом через стол.
На другой день рано утром я позвонил Др. Гловеру. "Когда вы сказали, Сэр, всякую болезнь, включает ли это болезнь коров?"
Наступила на телефоне продолжительная тишина, пока теолог, с образцовым образованием Берклейского университета, обдумывал ответ. "Всякую болезнь", наконец повторил он. "В людях и в животных".
"Поэтому, Сэр, смогли бы вы прийти и помолиться над одной тысячей дойных холстинской породы коров?" "Сегодня?" И я немедленно рассказал ему нашу ситуацию в коровнике Рилаянс Номер Три.
Ои приехал в коровник в полдвенадцатого утра, и мы вместе пошли по загонам. В каждом загоне было шестьдесят животных. Большинство из них, с опущенными головами в ясли, жевали сено. Но когда мы с Др. Гловером прошли первые ворота, они перестали жевать и начали толпиться вокруг нас, что, обычно, делают коровы, отталкивая одна другую.
Хотя солнце было высоко над нашими головами, Др. Гловер снял свою шляпу. Я снял свою тоже. "Господь, Иисус", молился он. "Все стада на тысячах холмов Твои! Твоим именем, Господь, мы изгоняем все туберкулезные бациллы, которые поражают Твое творение".
Коровы, приподняв уши, своими черными, влажными глазами смотрели на него.
Мы провели три часа, пока обошли все загоны. Я беспокоился о Др. Гловере с открытой головой под горячим солнцем, так как он уже не молодой человек. Во время молитвы он всегда снимал шляпу, и здесь у силосов и водопойных корыт была тихая и молитвенная атмосфера.
Все рабочие были под сильным впечатлением, происходящего. Это были большей частью старожилы, мужчины старые по летам для военной службы и работы в фабриках. Они уже работали у отца долгие годы и были знакомы с обычаями пятидесятников. Я наблюдал, что поведение Др. Гловера произвело на них глубокое впечатление. Когда он запрещал болезни, можно было почти видеть, как разбегались бациллы.
Я с нетерпением ожидал следующей проверки коров, но она прошла обыкновенным порядком. Ветеринарные инспектора с угрюмыми лицами и видимой занятостью ходили между коров. Испытание происходило в стойлах после дойки. Они вытирали шприц после каждого впрыскивания. Они знали лучше всех о состоянии здоровья страны, в особенности детей, которая во многом зависело от молочных продуктов, и как опасна была настоящая эпидемия.
Через три дня инспектора: два штатных врача и один районный, вернулись обратно для проверки реакции. Они молча одевали свои халаты и резиновые сапоги. Им предстояло самое трудное дело — сказать фермеру, что его коровы обречены на уничтожение.
Мы доили одновременно сто двадцать коров в коровнике Рилаенс Номер Три у тридцати стоек. В конце двух рядов два инспектора повстречались. Я подошел поближе, чтобы послушать их среди шума доящих машин.
"Странное явление", сказал один другому. В целом ряду не нашлось и одной противодействующей коровы и ни одной подозреваемой".
"Ни одной и в моем ряду", улыбаясь, ответил другой. Во всем коровнике, в котором было сто двадцать коров, не нашлось и одной, подверженной болезни.
Когда вторая смена закончила доить следующих двести сорок коров и испытания туберкулеза оказались негативными, рабочие начали быстро собираться в коровнике: Др. Гловер молился, и Господь дал ответ на нашу молитву.
Бог ответил в это военное время на наши многие молитвы. Более двадцати лет наша молочная ферма была на одном месте. Когда Довней разросся, мы вынуждены были переселиться на север от Лос Анжелоса. У нас за это время не было в стаде и единого случая туберкулеза или подозреваемого туберкулеза в коровнике Рилаянс Номер Три. Кажется, что моя мать более всех была счастливой, когда мы с Розой обнаружили, что в ноябре 1944 года у нас будет следующий ребенок. Гери уже посещала детский садик и наши два домика рядом на небольших участках земли были слишком тихими, чтобы удовлетворить мать.
У нее были другие внуки, но мои сестры со своими детьми жили около километра подальше от нас, что по армянскому обычаю считалось очень далеко. Были и другие причины ее радости нашей новостью. В возрасте сорока семи лет у матери был неизлечимый рак. Наши молитвы, которые были так действенными в молочном деле, были бессильными в семье. "Но я увижу твою вторую дочь, Демос", радостно повторяла она. В нашей семье было общепринятое предположение, что новорожденный ребенок будет девочкой. Поскольку было известно в прошлом, больше одного сына не было в каждом поколении Шакариянов.
Поэтому мать немедленно начала шить маленькие розовые платьица и кружевные шапочки.
Летом 1944 года, находясь на одном собрании, мне казалось, что я разрешил вопрос, постоянно беспокоивший меня. Я сидел на возвышенности и смотрел во время проповеди на битком набитую людьми палатку. Всюду пастельные платья, платья в цветах, многие из мужчин в военном. Женщины.
Я спохватился, что мысленно отошел от проповедующего и старался включиться в его рассуждения. Но во время пения следующего гимна я опять занялся моими наблюдениями. Было ли это моим воображением или было ли это в действительности, что на каждого присутствующего мужчину было десять женщин? На следующий вечер мы вместе с Розой сделали подсчет. В рядах было по четырнадцать стульев, затем проход, согласно, пожарного кодекса Лос Анжелоского района. Я занялся счетом правой стороны помещения. В первом ряду было восемь женщин, два мужчины и четверо детей. В следующем ряду было двенадцать женщин и два мужчины. В третьем ряду — четырнадцать женщин.
Три последующих вечера мы с Розой разделили палатку и посчитали людей. Вне всякого сомнения, что женщины численностью превосходили мужчин более, чем десять на одного.
Я был поражен этим наблюдением. В армянской пятидесятнической церкви, где посещаемость богослужений была целыми семьями, число мужчин и женщин было всегда, более-менее равным. Здесь же в палатке все сидели так смешанно без подразделения на пол и возраст, что до сих пор я не замечал этого явления. Где же были эти мужья, братья и отцы?
"Я не могу себе представить", сказал я Чарлзу Прайсу однажды за блюдом ласании,* как мало осталось мужчин в нашем районе. Полагаю, что все они за океаном".
Итальянское блюдо макарон.
Др. Прайс посмотрел на меня через свои круглые очки без оправы.
"Демос". Лос Анжелос никогда не был так наполнен мужчинами, как теперь! Солдаты со всех штатов Америки! Десятки тысяч рабочих, работающих на оборону".
"Так почему же так много женщин в наших палаточных собраниях?"
Др. Прайс, откинув голову назад, так громко засмеялся, что группа солдат морской пехоты с удивлением посмотрела на него. "Да будет благословенно твое наивное армянское сердце", сказал он. "В подобных случаях всегда больше женщин, чем мужчин. Большинство американских мужчин считают религию забавой для женщин и детей. Слышал ли ты, когда-нибудь о мужеском миссионерском обществе? Мужской Библейской группе? Женщины составляют американскую церковь, Демос. За исключением профессиональных служителей, как я. Но вся добровольная церковная работа, весь энтузиазм, вся жизнь — женская.
По ночам слова Чарлза не давали мне спать. Я вертелся в постели до такой степени, что Роза, которой нужен был дополнительный отдых, попросила меня перейти в другую комнату на диван. То, что женщины любили служить Господу, я знал. Армянская церковь всегда имела своих пророчиц. Но мужчины, исследователи Библии, учителя, на которых лежала ответственность воспитания семьи. Как могли американские мужчины, так энергичные и успешные в других отраслях жизни отказаться от такого высокого служения? При всех моих стараниях я не мог этого понять.
Ноября 1-го 1944 года у нас родилась вторая девочка, темноволосый маленький херувим, с кучерявыми, длинными волосами, касающимися лица. Конечно, каждый ребенок — особый ребенок. Но с этим ребенком было нечто особое, что заставляло мало впечатлительных медсестер, вертеться у окна детской в Довней госпитале.
Мы назвали ее Каролиной. Когда мы с Розой, Ричардом и Гери принесли ее в церковь на Гудрич бульвар, вышли наперед и стали на колени на маленьком коврике для традиционного благословения, мое сердце наполнилось особым довольством моей семьей.
И конечно, с самого начала Каролина была особым дитем моей матери. Моя мать уже с трудом могла ходить, даже несколько шагов между нашими домами составляли ей большую трудность. И так как Роза приносила ребенка к матери несколько раз на день, мать открывала у девочки особые способности, как например: как рано она стала поворачиваться, как скоро стала сидеть, когда начала улыбаться. Мать утверждала, что на четвертом месяце девочка начала произносить имя матери "Зароуги", хотя никто другой не слышал этого чуда.
Зимой, во время наших еженедельных собраний, мы вместе с Чарлзом Прайс обсуждали отношение американских мужчин к религии, на которое он обратил мое внимание. Я поделился с ним некоторыми моими наблюдениями из армянской церкви.
"Я заметил, что когда у человека улучшаются торговые дела, он перестанет приходить в церковь. Я наблюдал это явление очень часто".
"Много раз", я говорил ему, "вся церковь будет на коленях молиться Богу перед выплатой очередного платежа за имущество или когда была необходимость одолжить деньги в банке. Но когда у этого же самого человека коммерческие дела поправлялись, церковь, которая его поддержала в трудное время, больше его не видит. Почему это так?" 
Др. Прайс опять поднявши голову и упершись в деревянную перегородку сказал: "Я знаю, как отвечают на это церкви. Временный, житейский успех противодействует жизни по Духу, здесь Бог и маммона. Конечно, меня это не удовлетворяет". Он провел рукой по своей редеющей седоволосой голове. 
"Какой ответ имеет церковь для мужчин и женщин, которым угрожает сложность модерной коммерции? У этих людей большая ответственность за сотни разных предприятий, за которые они отвечают. Я имел друзей, которые проходили ко мне, Демос, за советом и, говоря откровенно, я не смог понять даже их вопросов и проблем. Что я знаю о контрактах и ценах? В коммерческих делах у меня нет ответа".
"Верно, мы проповедники можем сказать слово утешения и совета, тому, кто ослаб на жизненном пути. А что сказать тем, которые достигли успеха ? Они так же нуждаются в Боге, но я, как проповедник даже не говорю их языком.
Иногда наша беседа была более приятной. "Демос", сказал мне однажды Др. Прайс. "Ты будешь свидетелем одного из величайших событий, предсказанных в Библии. 
И будет, после того изолью от Духа Моего на всякую плоть... Событие это случится во время твоей жизни, Демос и ты примешь в этом участие".
Пророческие предсказания Др. Прайса всегда приводили меня в недоумение. В моем церковном опыте пророческие предсказания считались движеньем Божьим, которое выравнивало плечи, и поднимало голос пророчествующего. Но Др. Прайс делал самые необыкновенные заявления таким же голосом, как если бы он просил подать ему за обедом соль.
"Я могу сыграть лишь одну роль, Др. Прайс", был мой ответ, "а это поддерживать проповедника, подобного вам".
Он покачал головой. "Так оно не будет. Не профессиональными проповедниками. "Всякая плоть", так говорит нам пророк Иоиль. Случится это неожиданно — по всему миру — среди людей в мастерских, фабриках и конторах. Я не доживу до этого дня, чтобы видеть происходящее, но ты увидишь. Демос, когда ты это увидишь, знай, что время явления Иисуса Христа близко".
Др. Прайс очень часто говорил о пришествии Христа на землю. Говорил он и о приближении своей смерти, хотя ему было всего шестьдесят два года. Я пробовал ему противоречить, но он, подняв руку, остановил меня. "Не будем сантиментальными, дорогой друг. Есть вещи, о которых я определенно знаю. Я еще имею год, два времени. А после этого, Демос, какое великое преимущество уйти к Господу!"
Мы никогда не ожидали, что Каролина заболеет инфлюэнцией, разве только потому, что в то время, в марте 1945 года в Лос Анжелосе многие болели ею. Др. Хэйвуда уже не было в живых. Др. Стир, занявший его практику, заверил нас, что дома он может оказать ей лучший досмотр, нежели в госпитале, ввиду военных ограничений в обслуге и медикаментах.
Но круглосуточный досмотр больной не проявлял улучшения. Простуда осела в груди. Девочка с трудом дышала. Когда мы прописали ее в госпитале вечером 21-го марта, ее состояние было весьма тяжелым.
Воспаление обоих легких.
Роза дежурила в госпитале следующих, двенадцать часов. Я отлучался лишь позвонить друзьям и просить их молитв. Вся семья молилась. Церковь пребывала в молитве.
Чарлз Прайс пришел в госпиталь, и мы старались укрепить нашу веру вспоминанием о том, что Господь сотворил для Флоренс, которая лежала в одной из комнат немного дальше по коридору. На этот раз Др. Прайс ничего не говорил о сенсации теплоты на его плечах и он вышел из комнаты с угрюмым лицом. Все это случилось с поражающей быстротой. В семь часов утра, марта 22-го я принимал душ, когда раздался телефонный звонок. Звонила медсестра. Прошу немедленно прийти в госпиталь. И я знал, прежде, чем я достиг госпиталь, что наша девочка ушла от нас.
Прошли недели и месяцы, прежде чем я осознал происшедшее. Каролина в пять месяцев была таким живым и жизнерадостным ребенком. Так скоро угасла ее жизнь. Мы навсегда попрощались с ней в погребальном бюро, мирно покоящейся, в белом гробике. Ее длинные волосы, свернувшись, лежали на кругленьких щеках.
Все родственники, собравшись, переполнили наш дом и большой дом наших родителей. Соблюдая старый священный обычай, все собирались по вечерам, как бы доказывая семейное единство и связь. Вернувшись с кладбища, в церковном помещении был подан застольный обед с речами соболезнования и утешения, которые достигают скорее сердца, чем ума.
К нашему счастью наибольшую помощь и утешение проявили нам две странницы. Это были две женщины в возрасте тридцати двух лет, проживающие в Пасадине. Мы познакомились с ними через Др. Прайса, когда они посетили наш дом. Они ожидали в машине, но Роза убедила их зайти в дом. Позже Др. Прайс сказал о них следующее:
"Я знаю их очень хорошо. Они обладают редкими и чудными способностями чувствовать присутствие сонмов невидимых ангелов, о которых сказано в Библии, что они иногда посещают землю. "Как только они вошли в наш дом, сказал Др. Прайс, они обе: Дороти Доан и Алина Брумбах сейчас же почувствовали присутствие множества ангелов — больше, чем где либо, в другом месте.
"Они сказали, что весь воздух был наполнен ангелами".
Этот дар помог нам выйти из многих трудностей.
Наши трудности приходили к нам весьма неожиданно. Однажды во время воскресного собрания Роза бросилась к задней двери, перепрыгнув через скамейку на женской стороне. Когда я подбежал к ней, она стояла на тротуаре и плакала.
"Вот это маленькое дитя" — все, что она могла проговорить.
Мне стало ясно, когда я увидел сидящую рядом женщину с малым ребенком возраста Каролины. Четыре молодых женщин в церкви имели детей возраста Каролины и присутствие их, вид их вызвали в Розе внутреннее сознание защиты ребенка.
С течением времени мы стали наблюдать перемену в нашей жизни. Как будто бы материальный мир все меньше и меньше интересовал нас. Война закончилась и наступило время начать постройку нашего нового дома. Мы годами планировали построить большой дом, когда не будет трудностей с приобретением строительного материала. Я хотел построить себе рабочий кабинет; Роза хотела большую кухню. Мы определенно нуждались в комнате для проповедников, которые проводили с нами воскресные дни. В таких случаях мы всегда перемещали Ричарда, или Гери на диван.
Не говоря ни слова один другому, мы с Розой знали, что мы никогда не построим этот дом. Отчасти потому, что наш теперешний дом был полон воспоминаний о Каролине. Вот здесь в ее комнате стояла ее кроватка, немного дальше на коридоре около туалета стоял ее купальный столик. Все эти необходимости, как рабочий кабинет, комната для гостей и большая кухня, почему то утратили свое значение. Часть нашей жизни была на небе, и земля постепенно приобретала для нас менее привлекающее значение.
Мы стали придавать значение еще одной особенности. Каждое утро, после того, как Ричард и Гери уходили в школу, мы с Розой задерживались на некоторое время у гостиного стола и, склонив голову, проводили нашу утреннюю молитву. Мы открывали в молитве перед Богом наши заботы наступившего дня.
Мы очень скоро почувствовали, что наших молитв у стола недостаточно. Без слов между собой мы начали для молитвы склонять наши колени. В одно утро мы прошли в нашу переднюю комнату и склонили колени на восточном коврике, подарке десятилетней годовщины нашего супружества родителями Розы. С этого дня этот темно красный коврик с синими цветами по краям был местом нашей встречи с Господом.
Мы не были побуждаемы страхом Бога после смерти Каролины. Нам казалось, что Бог стал нам теперь ближе, более доступным и реальным. Его живое присутствие побуждало нас преклонять пред Ним колени с умилением сердца.
В этой комнате одного утра я сделал шаг, которого долгое время не решался сделать. "Господи", сказал я в молитве. "Я не знаю чувств Розы, но я знаю, что я никогда не позволил Тебе занять первое место в моей жизни. О, немножко палаточных собраний, часть моего времени, немножко моих средств. Но Ты знаешь, и я знаю, что моя семья занимала первое место в моей жизни и сердце. Господи! Я хочу, чтобы Ты был на первом месте".
Я почувствовал прикосновение рукой Розы моей руки. В таком подтверждении я только и нуждался. Роза никогда много не говорила.